Кто в свитках мглы сумел Завет прочесть
Блажен и чист пребудет до успенья,
Скрижали мы не узрели, как есть
Внимаем пресвятые песнопенья.

Сей благовест зачем, почто в устах
Звучат они, синеющих от скверны,
Лишь стража тьмы на яхонтах-постах,
Ея дозоры тяжки и безмерны.

Литании всенощные звучат
И ангелы надежды воскрешают,
Елику распинать нас повлачат,
Хотя пускай сыночков не решают.

А станем алебастровые мглы
Истачивать капрейскою желтицей,
Кровавые серветки на столы
Леглись – потчуйте водкою с корицей.

Не служкам иродивым царичей
Губить, сиим неможно верховодить,
Еще мы воскурим от их свечей,
Еще сугатно будем хороводить.

Хотели изгубити, да тщетна
И цель, с какой услужники хитрятся,
Очнемся от морительного сна,
О ворах наши терни загорятся.

Иль смерть не отделить от жития,
О Господе темниться невозможно,
Как царственные вскинем остия,
Царь-колокол звонить начинет ложно.

Гнилые эти пажити пройдя,
Не явятся пророки в наши пади,
Всевышний перст не сорван со гвоздя,
Сошли с крестов растлители и бляди.

Дневных красавиц прорва ли, чреда
В сны рядится, цветочны водолазки,
Но мертвая стеклась плакун-вода
В их змейками украшенные глазки.

Как этих черемниц нам не узнать,
Жизнь бренную едва до середины
Успели мы преминуть и шмонать
Всех гоблины какие-то, сурдины

В кустовье заведя и раскалив
Желтушною их мрачностью, начали
Еще пред средоточием олив,
Гранатовых деревьев, где звучали

Высокие иные голоса,
Внимая прокураторские речи,
Грозовые вскипали небеса
И масляные розовые течи

Мешались ароматами земных
Цветов и неземного благолепья
Нам запахов неведомых, свечных
Извивов красно таяли осклепья,

Картины инфернальные троя,
Лес дивный страшен был и нереален,
А нашего земного бытия
Уродливые тени царских спален,

Тщедушные кикиморы, чермы
С Ягой своей, русалки, ведем жалких
Скопленья, козлоногие гурмы
Сатиров пьяноватых, леших валких

С колодницами юными роя,
Всепрочей мерзкой нежити армады
Столь яростно алкали, что сия
Гремучая когорта наши сады

Овеяла дыханием своим
Тлетворным, зло усеяв древо жизни,
Глумиться начала, так мало им
Случается и крови, сих не тризни,

Читатель мой, хотя в кошмарном сне,
Чтоб тешиться над нежитью лукавой,
Пред рожами смеяться о луне
Томительной и полной, над оравой

Взыскующей иметь прямую власть,
Особый нужен дар, такую касту
Смирить бывает сложно, легче пасть,
Но, следуя теперь Екклесиасту,

Заметим, обстоятельства порой
Толкуются превратно, в круге датском
Неладное, а пир идет горой,
Принцессы в черном серебре мулатском

Танцуют весело, еще ядят,
Подобятся черемам, воздыхают
Утешно о царевичах, сидят
Вкруг свеч затем, в нощи не утихают

Их шепоты, гадания флеор
Виется под каморными венцами,
А рядышком казнит гнусавый хор
Молчаньем царский вызов, образцами

Беспечности подобной фолиант
Любой пестрит огранки чернокнижной,
Случается, ведемы без пуант
Изысканных летают верх содвижной

Реальности, свое не упустят
Оне, молчанье странное преложат
В урочности, принцессам не простят
Их вольностей, а суремы возложат,

Румяна, перманенты и мелки
Червонные, басмовые, желтые
На чертей гномовидных, высоки
Становятся тогда и злопустые,

Иначе, пустотелые стада
Ужасных рогоносцев, значит, боле
Таиться нет резона им, чреда
Завийская табунится на воле,

Гасит свечей курящуюся тьму,
Берет к себе приглянувшихся девиц,
А царичи сквозь эту кутерьму
Не виждят в червоне сереброгневиц,

Сопутствующих гоблинов, теней
Всегда нечистых туне и голодных
В лжепраздностни, от пляшущих огней
Берущих силы новой, греховодных,

Достойных гномов пигалиц, в золе
Иль гущице кофейной при гаданье
Кто зрел их чуровое дефиле,
Вторить и не захочет согладянье

Бесовских юродивиц, тем удел
Положен вековой, и мы напрасно
Их вспомнили ужимки, много дел
От праздности случается, прекрасно

Мгновенье встречи нашей с милых див,
Любивших нас, тенями золотыми,
Черемниц вспоминаньем усладив,
Сошлем сиих обратно, за пустыми

Стольницами зачем теперь сидеть,
О случае мы трижды говорили,
Так будемся на суженых глядеть,
А черемам, которым отворили

В бессмертие врата, еще дадим,
Бубонная чума возьми их прахи,
Свет узреть раз, елико уследим
Как держат сучек псари-вертопрахи.

Мы кофе с лепестками черных роз
Любили и готические дивы,
Теряя главы змейные, стрекоз
Влекли к себе, тая аперитивы

От глаз седых кровавых королей,
Мышей их, моли ветхой и альковниц
Стенающих убожно, чем алей
Трапеза, тем опасней яд маковниц.

Во кубки наши слезы пролились,
Их вынесут невинно убиенным,
И ты в иных уж безднах помолись
Курящимся образницам истленным.

Калька

Взвиваясь над назойливой толпой,
Стандарт сбывает крашенный Меркурий,
И дракул заражают красотой
Фигуры пустотелых дев и фурий.

Заверченные в глянец до плечей,
Сиреневою матовой прокладкой
Обжатые, глядят, и нет прочней
Уз ситцев кружевных изнанки гладкой.

В зерцалах бельеносных тьмы скелет
От пола источается, лелея
Гофриры лядвий меловых, паркет
Скользит крахмально с пудрами келея.

Венеция – обманутых юдоль,
А мы зане храним ее зерцала,
Чтоб вечная танцующая моль
Над арфой эолийскою порхала.

Фламандских гобеленов, севрских ваз,
Реликвий в антикварных анфиладах
Порой дороже тусклый проблеск глаз
Иконниц в бледногребневых окладах.

Проспект краснофигурный под орлом
Двуглавым днесь мерцает бронзой русской,
Но каждый терракотовый разлом
Горит надгробной желтию этрусской.

И зрит кроваворотый каннибал,
Коробкой со скелетами играя,
Кто в чресла ювенильные ввергал
Огнь мертвенный, кого ждет смерть вторая.

Горацио, а нас ли вечность ждет,
Благие ли трилистия лелеет,
Идущий до Венеции дойдет,
Господь когда о нем не сожалеет.

Сколь нынешние ветрены умы,
Легки и устремления обслужных,
Кансоны ль им во пурпуре тесьмы
Всем дарствовать для симболов ненужных.

Ненужный факультет сиих вещей,
Забвения торическая лавка,
Беспечно соцветай от мелочей
До ярких драгоценностей прилавка.

На стулия теперь, венчая мисс,
Как матовые лампочки в патроны,
Жизнь садит бледнорозовых Кларисс,
Чтоб тлелись золотые их капроны.

Я с юности любил сии места,
Альбомные ристалища, блокноты
Порфировые, чем не красота
Внимать их замелованные ноты,

Мелодии неясной слышать речь,
Взнесенную ко ангелам и тайно
Звучащую, теперь еще сберечь
Пытаюсь то звучанье, а случайно

Взор девичий в зерцале уловив,
У вечности беру на время фору
И слушаю пеяния олив
Темнистых, арамейскому фавору

Знакомых, не подверженных тщете
Мелькающих столетий, шум и ярость
Какие внял Уильям, во Христе
Несть разницы великой, будет старость

Друг к другу близить нищих и царей,
Узнает любопытный, а оливы
Шумят, шумят, се рок мой, словарей
Теперь еще взираю переливы

Оливковые, красные, в желти
Кремовой, изумрудные, любые,
Дарят оне полеты и лети
Со мною, бледный юноша, рябые

Оставим лики Родины, пускай
Вождей своих намеренно хоронят
Прислужники, иных высот алкай,
Сколь мгла кругом, порфиры не уронят

Помазанники Божие, словам
Я отдал и горенье, и услады,
Точащимся узорным кружевам
Нужны свое Орфеи, эти сады,

В каких пылает Слово, от земных
Премного отличаются, химеры,
Болящие главами, в желтяных
И пурпурных убраниях размеры

Здесь краденные точат и кричат,
А крики бесноватости отличья
Являют очевидность, огорчат
Сим книжника пеющего, величья

Искавшего по юности, певца
Текущей современности благого,
Но веры не убавят и венца
Алмазного не снимут дорогого

С виновной головы, зачем хламид
Потешных зреть убогость, ведьмы туне
Труждаться не желают, аонид
Преследуют безбожно, о июне

Нисановый свергают аромат,
Курят свое сигары чуровые,
Хоть эллин им представься, хоть сармат,
Сведут персты костлявые на вые

И жертвы не упустят, сады те
Богаче и премного, для потехи
Я ведем вспомнил чурных, нищете
Душевной их пределов нет, огрехи

Общенья с ними, жалости всегда
Печальные плоды, но сад фаворный
Сверкает и пылается, туда
Стремит меня и огонь чудотворный,

И пламень благодатный храмовой,
Десниц не обжигающий гореньем,
О творчестве не ведает живой,
А мертвый благодатным виждит зреньем

Картин реальность, их соединив,
Двух знаний став носителем, избранник
Словесности высокой, может нив
Узнать сиих пределы, Божий странник

Одно смиренен в поприщах земных,
Но избранным даются речь и звуки,
Те сады ныне призрачней иных
Их брать сейчас каменам на поруки

Черед настал, а где певцов ловить
Небесных, все ринулись в фарисейство,
Черем хламидных суе удивить
И смертью, так скажи им, лицедейство

Не может дать вершинности, к чему
Пред теми одержимыми стараться
Бессмертие воспеть, зачем письму
Одесному желтицей убираться,

Ловушка на ловушке вкруг, игры
Своей нечистых среды не оставят,
Не там горели морные костры
Замковой инквизиции, лукавят

Историки и фурии наук
Астральных, теневые звездочеты,
Нет благостнее музовских порук,
Но с вечностью нельзя вести расчеты,

Елико астрология сама
Грешит реалистичностью научной,
Уроки нам бубонная чума
Дает и преподносит, небозвучной

Симфонии услышать не дано
Помазанным и вертерам искусства,
Пиют червленозвездное вино,
Хмельностью усмиряют злые чувства,

Какой теперь алгеброю, скажи,
Поверить эту логику, гармоний
Сакрально истечение, а лжи
Довольно, чтоб в торжественность симфоний

Внести совсем иной императив,
Навеянный бесовскою армадой
Терзать небесной требою мотив,
Созвучный только с адскою руладой,

Но слово поздно мертвое лечить,
Сады мое лишь памятью сохранны,
Зеленей их черемным расточить
Нельзя опять, горят благоуханны,

Сверкают шаты ясные, в тени
Охладной музы стайками виются,
Фривольно им и весело, взгляни,
Горацио, навечно расстаются

С иллюзиями здесь пииты, зря
Писать лукавым пленникам пифийским
Дадут ли аониды, говоря
Понятным языком, дионисийским

Колодницам возможно уповать
На хмелевое присно исплетенье,
Воспитанников пажеских срывать
Плоды подвигнув гнилостные, чтенье

Их грустное приветствовать иль петь
Нощные дифирамбы малым ворам,
Настанет время царить и успеть,
Созреет юность к мертвым уговорам,

Венечье злоалмазное тогда
Борей дыханьем сумрачным развеет,
Веди иных запудренных сюда,
Коль жизненное древо розовеет

И мирра вьется, мускус и сандал
Еще благоухают, плодоносят
Смоковницы, когда не соглядал
Диавол юных жизней, не выносят

Черемные цветенья и страстей
Возвышенных, провизоры адские
Уже готовят яды, но гостей
Томят не белладонны колдовские,

Желают неги выспренней певцы,
Тезаурисы червные листают,
Гекзаметры берут за образцы
Гравирного письма, зело читают

Овидия со Флакком, Еврипид
И старый добрый Плавт воображенье
Терзают их, сиреневый аспид,
Всежалящий оводник, искаженье

Природное милей им, нежли те
Вершители судеб вековых, ловки
В письме они бывают, но тщете
Послушные такие гравировки,

Чуть слово молвят, сразу помянут
Рабле, точней сказать, Анакреона
Иль рыцаря Мольера, преминут
Оне ль явить начитанность, барона

Цыганского иль Майгеля с грудным
Отверстием ославят, а зоилы
Свое труды чумовые свечным
Патрициям воздарят, аще милы

Деяния никчемные, письма
Чужого мы финифть не потревожим,
Успенное б серебро до ума
Успеть нам довести, быстрей итожим

Речение, а камерность сего
Творенья, именуемого садом
Трилистий говорящих, ничего
Не просит у бессмертия, фасадом

Звучащим и играющим теней
Порфирами сокрыт эдемских аур
Божественный альковник, от огней
Мелованных горит белей тезаур,

Накал его сродни лишь пламенам,
Еще известным Данту, облетают
Сирени и гортензии, ко снам
Клонит царевен бледных князь, считают

Своим его шатер домовики,
Убожества кургузые и эльфы
Прелестные, когорты и полки
Ямбические следуют за Дельфы,

Клошмерль иль Трира затени, иль мглы
Туманные Норфолка, единятся
В порывах благотворных, тяжелы
Для младости виденья, но тризнятся

Оне в саду немолчном, свечевых
Узилищ вечных татей равнодушно
Встречает зелень, желть ли, о живых
Роятся здесь мертвые, мне послушно

Когда-то было таинство речей,
Их серебром я нощному бессмертью
Во здравие записывал, свечей
Теперь огарки тлятся, круговертью

Лихой муарный пурпур унесло
Давно, лишь панны белые вздыхают
И теней ждут, взирая тяжело
На сребро, и в червнице полыхают.